Любовь, сексуальность и матриархат: о гендере - Эрих Зелигманн Фромм

культы Ближнего Востока, а ее представление о Боге, как и в протестантизме, сугубо отцовское и мужское. Понятия долга, награды и кары составляют основу иудейской морали. При этом образ Великой Матери не был искоренен до конца, сохранился в представлении о Святой земле, где текут «молоко и мед». Ключевая идея этой религии, пожалуй, такова: мы согрешили, в наказание Бог изгнал нас из родной земли, но нам будет позволено вернуться, когда мы достаточно настрадаемся и покаемся.

Эта земля, которая в пророческих видениях и в талмудической литературе наделяется всеми признаками благодатной, плодородной и «неизменной в веках» почвы, заменила собой в иудаизме Великую Мать матриархальных религий. Если взять концепцию мессианства и веру в возвращение в Землю обетованную, которое случится однажды (в талмудической литературе говорится, что тогда на небе одновременно взойдут солнце и луна, то есть мужская и женская звезды, женщины станут рожать безболезненно, а потребность трудиться в поте лица пропадет), то мы вправе усмотреть в них остатки представления о безусловной материнской любви. Эта частица матрицентричного комплекса имеет, по всей видимости, ключевое значение для духовной структуры иудеев. Упрощая, протестантизм можно трактовать и как иудаизм без мессианства, то есть как радикальную патрицентричную систему. В массовом религиозном движении восточных иудеев (хасидизм семнадцатого и восемнадцатого столетий) матрицентричность обрела особенно яркое и сильное выражение.

Протестантизм, безусловно, возник под влиянием тех самых социально-экономических факторов, которые сделали возможным рождение «духа» капитализма. При этом ему, как и всякой другой религии, присуща функция постоянного воспроизводства и укрепления необходимой для конкретного общества структуры влечений. Патрицентричный комплекс, жизненная схема, при которой долг и успех признаются ведущими, а счастье и наслаждение жизнью отходят на задний план и становятся второстепенными, выступает в качестве одной из наиболее могучих производительных сил, определивших колоссальные экономические и культурные достижения капитализма. Стало возможным сосредоточиться исключительно на экономически полезном труде, к которому ранее приходилось принуждать физически (в случае с рабами) или исполнять «добровольно» (поскольку внешнее принуждение было интернализовано).

Наиболее заметна интернализация принуждения среди верхних слоев буржуазного общества, проповедников и выразителей специфической буржуазной трудовой и профессиональной этики. В отличие от внешнего принуждения, принуждение внутреннее, то бишь выполнение требований совести, приносило удовлетворение, что в значительной степени способствовало укреплению патрицентричной структуры. (Когда мы рассуждаем о трудовых отношениях и труде как таковом, имеется в виду специфическое буржуазное отношение к труду, вполне конкретное историческое явление. Наемный труд характеризуется совершенно иными психологическими функциями, которые нет нужды описывать в нашем контексте: это выражение социальной ответственности и активного творческого поведения. Существует трудовая этика, в которой эти черты выступают как доминирующие.)

Впрочем, удовлетворение потребности в выполнении требований совести не получило широкого распространения; приверженность долгу и экономические достижения вряд ли могли показаться достаточной компенсацией за утрату способности радоваться жизни и желания быть безусловно любимым, а вследствие борьбы всех против всех условная отчужденность и неспособность любить должны были восприниматься как тяжкое психологическое давление, которое вело к разрушению патрицентричного строя. За распадом патрицентричной структуры стояли прежде всего экономические перемены.

Да, патрицентричная структура была психологической основой экономических достижений буржуазного протестантского общества, однако эти достижения содержали в себе условия грядущего неизбежного разрушения патрицентричной структуры и обновления матрицентричных признаков. Впервые в истории человечества рост производительных сил делает возможной ситуацию, которая во все предшествующие времена оставалась достоянием сказок и мифов, – ситуацию, при которой все люди в достаточной мере непрерывно обеспечиваются благами, необходимыми для обретения настоящего счастья в жизни; требуется лишь относительно малая толика индивидуального труда, причем именно развитие человеческих способностей, а не накопление экономических благ по заповедям общества, составляет основное содержание энергетических затрат индивидуума.

Быть может, передовые французские философы-просветители и сумели отринуть патрицентричную структуру чувств и мыслей, но подлинным выразителем новой матрицентричности выступает тот класс, у которого побуждение к жизни, полностью посвященной труду, проистекает прежде всего из экономического, а уже потом из внутреннего принуждения. Эта эмоциональная структура отчасти объясняет успешное воздействие марксизма на пролетариат: это воздействие учитывало своеобразие мотивировок рабочего класса. Социальная программа марксизма с психологической точки зрения матрицентрична. (Едва ли требуется особо оговаривать, что это психологическое рассуждение относится только к психологическим производительным силам, что оно не пытается объяснить социализм как психологический феномен или подменить психологической интерпретацией рациональное обсуждение марксистской теории.)

Рациональное допущение, что при соответствующей организации хозяйства производительные силы позволяют обеспечить каждого человека товарами, необходимыми для его благосостояния, независимо от положения в производственном процессе, притом трудиться предстоит куда меньше, чем прежде, и сопутствующая мысль, гласящая, что каждый человек имеет право на счастье в жизни, которое заключается в «гармоническом развитии личности», – все это обращения к матрицентричности. Перед нами рациональное, научное выражение ситуации, при иных экономических обстоятельствах вполне фантастической: Мать-Земля дает всем своим детям то, что им необходимо, независимо от заслуг. Именно в этой связи между матрицентричностью и социалистическими идеями состоит истинная причина, по которой матриархальным обществам свойственен тот «материалистически-демократический» характер, что описан Бахофеном и Бриффо, и по которой авторы-социалисты столь тепло и сочувственно отзываются о теории материнского права.

Мировой экономический кризис обернулся новыми потрясениями патрицентричного уклада жизни. Безработица миллионов, вынужденных прозябать в нищете, находится в явном противоречии с идеологией, которая утверждает, что смысл и оправдание жизни – это труд. Само наличие безработных лишает эту идеологию всякого смысла и обоснования в рамках той структуры влечений, на которую она опирается. Патрицентричный комплекс ранее подвергался позитивной угрозе экономического развития и социалистической идеологии, а кризис таит в себе уже негативную угрозу. Социальные противоречия, тормозящие воздействие производительных сил, обуславливают ретроградное психологическое развитие, способствуют укреплению патрицентричного комплекса, что заметно по общественным движениям, пытавшимся противостоять марксизму. Вместо требования счастья, на которое имеют право все люди, выразители этих идеологий вновь выдвигают на передний план в системе ценностей долг, хотя с учетом экономической ситуации этот долг в известной мере утрачивает былое экономическое содержание – скорее, речь о героизме и страдании как образе жизни. Принцип строгой иерархической организации человеческих обществ, принимающий во внимание моральные и биологические достоинства, является типичным элементом патрицентричных идеологий. Патрицентричный комплекс – не менее действенная психическая производительная сила этих движений, чем матрицентричный комплекс для социализма. Следует, однако, помнить, что такую производительную силу нужно оценивать по содержанию и механизмам психического аппарата, но ее возникновение, в конкретный период времени и в конкретной социальной ситуации, задается экономической и социальной действительностью.

Как указывалось выше, эти замечания о роли патрицентричного комплекса в отношениях между религией и обществом и в некоторых политических движениях должны восприниматься лишь как предположения; их задача – показать, что применение таких психологических категорий позволяет и полнее понять социальную структуру конкретного общества и возможные изменения, а потому они, несомненно,